Вспоминали и более глубокую старину (о ней были наслышаны от отцов и дедов), но именно — только вспоминали. Насколько мне удалось заметить, Павел Петрович наиболее охотно беседовал на темы, интересовался теми сведениями, которые мог получить из первых рук, то есть услышать из уст очевидцев, а не в пересказе, — всего же остального касался постольку, поскольку в этом возникала необходимость. Не знаю, собирался ли Павел Петрович писать что либо в будущем специально о Северском заводе, так как в его опубликованных работах Северскому заводу уделяется сравнительно немного внимания, но тогда он увез из Северска большой материал.
Когда возвращались обратно, шофер неожиданно сказал:
— Ну, теперь поедем трость искать. — И свернул с дороги в лес.
Оказывается, он не забыл, что Павел Петрович все хотел вырезать вересковую трость потолще, да никак не попадался подходящий вереск.
Через четверть часа в руках у Павла Петровича была свежевырубленная «трость» нужного размера. Подавая ее, шофер сказал:
— Вот вам, Павел Петрович, прямая и толстая, какую вы хотели. Жидка, кажется, только? Гнется?
— Спасибо, спасибо…
— Смотрите. Можно еще вырубить.
— Что вы, хватит мне! Спасибо.
Павел Петрович был тронут подарком, а больше того — вниманием.
— Палка из родных лесов, — повторял он, потрясая ею с довольным видом. — А что? Вы знаете, какое это дерево? Кремень! Когда высохнет, так затвердеет — никакой нож не возьмет!
Точно так же радовался он, к тому времени — депутат Верховного Совета СССР, воротясь однажды из поездки к избирателям, подарку рабочих Артинского косного завода — набору иголок, освоенных в производстве коллективом завода. Иголки самых разнообразных размеров и форм — кажется, их было двести штук или что-то около того — были аккуратно наколоты на два складывающихся в виде книжечки листика толстой чертежной бумаги. Павел Петрович любил показывать этот, на первый взгляд не заключающий в себе ничего особенного, подарок, непременно сопровождая комментариями:
— Ведь вот знали, что подарить! И размерами не велико, а приятно. Поглядишь, и сразу представишь, чем люди занимаются… Кажется — иголка: чего в ней? А не простое дело!
В каждой вещи он умел находить что-то свое, особенное, делающее ее не похожей на другие, — видел ту самую точную деталь, до которой доискивался всю жизнь.
Заглянули на Церковник, — есть такое урочище в окрестностях Полевского. С нами — Николай Дмитриевич, за проводника — Валов.
Валов — весьма интересная личность. В партии с юношеских лет, активный участник гражданской войны на Урале, партизан и сын партизана. Одна нога ломана — падал в детстве в шахту; на боку стреляная рана — память о белых. Его водили на расстрел колчаковцы, грозились убить кулаки в период ликвидации кулачества как класса, а он жив, бодр и надеется прожить еще сто лет.
Валов невысок, коренаст, как говорится: «нескладно скроен, да крепко сшит». Лицо простое, с твердыми чертами, будто высеченное из гранита и недошлифованное немного, всегда чуть озабоченное (забот у Валова, действительно, много!), речь по-деловому отрывистая, резкая, рабочая. Он полон планов, и когда говорит, трудно отличить, где личное, а где общественное. Поначалу кажется — вроде личное, а на поверку опять выходит общественное…
— Скоро в отпуск пойду, — говорит он, с вожделением предвкушая рыбную ловлю и охоту, и тут же добавляет: — Берильевую руду найду. Один человек свести хотел. Эх, лес — душа моя! Если в лесу раза три не переночую, будто и лета не видал!
— Про плавиковый шпат не забудь, — напоминает Павел Петрович. Валов утвердительно кивает головой.
Это Д. А. Валов, когда обнаружились находки на Азове, немедленно послал туда одного из работников райисполкома и тот нашел еще четыре предмета. Валовым же были сделаны сообщения для печати. Он позаботился и о том, чтобы ни одна из найденных вещей не была утеряна и вообще не пропала для науки. Ребята, нашедшие чудские украшения, вначале не придали им никакого значения. Зато сразу оценил их, как нечто чрезвычайно редкостное, Д. А. Валов.
Павел Петрович отлично знавал отца Валова, старого полевского золотоискателя и рабочего завода. Он справляется о старшем Валове:
— Сейчас-то где? Жив?
— Председательствует в колхозе.
Между Бажовым и председателем РИК’а — бесконечные разговоры, масса волнующих обоих тем, общие интересы.
Но сегодня Валову не повезло. Хвалился, что знает все окрестности Полевского, в том числе и дорогу на Церковник, как свои пять пальцев, а заехали поглубже в лес — сбился, потерял ориентиры и никак не может их найти. Он смущен, озабочен, с загорелого лица льет пот в три ручья. Валов сидит позади шофера и, рискуя ежеминутно вывалиться из машины, всем корпусом переваливается через борт, зычно, слегка хрипловатым голосом командует, указывая рукой:
— Давай туда! Сейчас Туранова гора откроется, там недалеко!..
Проходит полчаса. Дороги почти никакой, проехали уже не одну, а пять гор, но Церковник как сгинул. Валов не унывает:
— Как раз Туранову гору-то с другой стороны охватили!
Через десять минут:
— Кажись, последняя горушка…
Еще через четверть часа:
— По средней дороге угадали…
На Церковник, однако, никак не угадаем. Николай Дмитриевич нетерпеливо ерзает на сиденье, с досадой поглядывает на Валова. Павел Петрович прячет улыбку в усах и бороде.
Наконец машина останавливается. Впереди завал, проезд закрыт. С обеих сторон возвышается сплошная стена молодого осинника, ольхи, березы; над головой щебечут птицы; блестит роса на листве. Валов выскакивает из машины:
— Дай оглядеться. Ключ должен быть… — Потом решительно бросает: — Пошел на розыски. Кричать буду, значит, ехать надо!
Уходит, долго не возвращается.
— Сколько лет здесь не бывал, — произносит Павел Петрович. — А помню, все избегано было…
— Забыл Валов, — с сердцем говорит Николай Дмитриевич.
— А я не забыл, — невинно замечает Павел Петрович.
— А именно?
— А я и не знал.
У него отличное настроение, и он часто шутит, оставаясь серьезным в то время, как другие смеются. Неудача Валова и вызванная этим задержка не огорчает, а веселит его.
Издали доносится крик:
— Нашел ключ-от! Напился-а-а!
— Сходить и мне напиться, — говорит Николай Дмитриевич, вылезая из машины.
— Лягушек в живот напускать, — замечает Павел Петрович.
— Что такое?!
— Из болота напиться…
…Вот, наконец, Церковник. Небольшое лесное озерко, заросшее осокой и рогозом. На воде плавают кувшинки, в воздухе шуршат стрекозы, перепархивают бабочки. Неподалеку скалистое нагромождение каменных глыб — точно ощеренная пасть сказочного дракона. Цепляясь корнями за трещины в камнях, тянутся вверх стройные молодые сосны.
Озеро искусственное. Образовалось на месте выработки: мыли золото. По свидетельству старожилов все, кто работал здесь, должны были отчислить 40 процентов от добычи на постройку церкви. Церковь не построили, деньги, конечно, исчезли. Прииск заглох. Так и осталось, как память об этом жульничестве, название «Церковник»…
Всюду, куда бы ни поехал здесь, натыкаешься на следы заброшенных старательских работ, на заросшие отвалы «пустой» породы, рытвины и ямы искусственного происхождения. Есть и свежие — золото продолжают «мыть» то там, то сям.
Сколько труда отдано той земле, сколько «вбухано силушки» — кто сумеет подсчитать?
В лесу, в глухомани, старые шахты — место изуверской расправы белогвардейцев в годы гражданской войны с революционными рабочими. Рабочих заставляли самих прыгать в эти черные дыры, откуда несет могильным холодом. На опушке — скромный мраморный обелиск, установленный полевскими тружениками на месте гибели своих братьев по классу, отдавших свои жизни за торжество социалистической революции. В низинке, через километр, приютилась промывочная фабрика. Поодаль от нее старатели крутят вороток над шурфом. У самой дороги лежит пузатый тяговый барабан (их еще применяют некоторые старательские артели там, где золото залегает на большой глубине) и еще что-то такое, в чем разберешься не сразу.
В земле, рядом с дорогой, выкопано неглубокое, но вместительное квадратное углубление. В нем лежат два бревна. Концы их соединены поперечинами, а под середину подсунута толстая железная труба, так, что бревна образуют подобие какого-то неуклюжего коромысла. На одном конце этого коромысла сделан мостик, на котором может свободно уместиться телега, на другом конце, на жердях, навалена куча камней и несколько гирь. Уж не весы ли это?
И впрямь — весы. Старинные, сделанные по дедовским образцам, старательские весы для взвешивания руды.
